«Ведь, в конце концов, прогресс состоит в том, чтобы заменять явно ошибочные теории на такие, ошибочность которых менее очевидна». Флойд Блум, Арлин Лейзерсон, Лаура Хофстедтер . . «Мозг, разум и поведение»
«Есть такие гениальные ошибки, которые оказывают возбудительное влияние на умы целых поколений». Дмитрий Писарев
В своих рассуждениях исследователи стараются не использовать такое понятие, как «объяснять что-либо». Речь может идти лишь об описании объекта, процесса или явления в тех или иных терминах. Причем, всякое учение или некое теоретическое построение предполагает свой способ описания этих процессов (явлений), свой язык. Мы, в свое время, покажем это на примере таких понятий, как «эмоции» и «сознание». Всякая серьезная философская концепция, связанная, например, с устройством мозга, сопряжена со своим особым, только ей присущим языком. Каждый такой язык имеет свою базовую систему представлений и, соответственно, свою систему понятий, и свою систему аргументаций.
Любая научная теория в основе своей содержит постулаты, или положения (утверждения), на данный момент не выводимые, то есть, полученные эмпирически (опытным путем) или посредством наблюдений. По сути, все фундаментальные законы природы – это постулаты. Особо следует остановиться на одном из них, имеющем Вселенское значение. Этот закон (постулат) формулируется так: Если на условно замкнутую систему, то есть систему, у которой отсутствует обмен энергией с внешней средой, оказывается внешнее воздействие, то система реагирует так, чтобы компенсировать или ослабить это воздействие. Частными случаями этого закона являются, например, законы сохранения в механике, законы электромагнитной индукции в эдектродинамике, принцип Ле-Шателье в химии … И вообще, в физике, как написано в курсе Ландау и Лифшица, все выводится из законов сохранения.
Приложение этого Вселенского закона к описанию принципов работы мозга и привело к формулировке предлагаемой здесь гипотезы и постулатов, лежащих в ее основе.
В науке накопление новых данных, противоречащих принятой теории, может привести к тому, что вся теория окажется несостоятельной и потребуется новая теория, основанная на иных постулатах. По мнению Клода Бернара:
“…разрушать теорию – это превосходная вещь. Это шаг вперед, и не надо бояться, если какой-нибудь факт разрушает теорию, даже свою собственную, а нужно отыскивать этот факт”. И далее: «Не бойтесь фактов, противоречащих обычным представлениям, ибо именно в таких фактах лежит залог новых открытий».
Такого же мнения придерживается выдающийся химик лауреат Нобелевской премии Николай Николаевич Семенов:
“Для ученого наткнуться на большое или малое противоречие – дар судьбы. Его не надо упускать”.
“Мои последователи должны опережать меня, противоречить мне, даже разрушать мой труд, в то же время, продолжая его. – Говорил Иван Мичурин. – Только из такой последовательно разрушаемой работы и создается прогресс”.
Зенон Марсель Бак в своей книге «Химическая передача нервного импульса» рассказывает о выдающихся исследователях австрийском философе Карле Поппере и лауреате Нобелевской премии Дж. Экклсе, высказывания которых сводилось к тому, что
«нужно заботиться не о подтверждении своей рабочей гипотезы, но, скорее следует стремиться показать ее слабость, разрушить ее. Если обнаружился факт, несовместимый с гипотезой, то его следует расценить, как новую интересную находку».
Однако, не все исследователи могли заставить себя рассуждать подобно Клоду Бернару, Николаю Семенову или Ивану Мичурину. В большинстве случаев события развивались в жанре “оптимистической драмы”. И многие главные действующие лица этой драмы не раз были близки к отчаянию. Знаменитый Гендрик Антон Лоренц, автор ряда основополагающих уравнений теории относительности в один из приступов меланхолии абсолютно серьезно пожалел, что не умер до крушения классической физики.
Эрвин Шрёдингер однажды воскликнул:
“Если эти проклятые квантовые скачки действительно сохранятся в физике, я простить себе не смогу, что вообще связался когда-то с квантовой теорией”.
Вильгельм Конрад Рентген яростно боролся против электрона, который и явился первоисточником открытых им лучей. Много лет он запрещал в своей лаборатории даже упоминание этого “вредного слова”.
Макс Планк – человек, установивший зависимость между энергией и длиной волны, то есть, по существу, предсказавший наличие квантовых свойств у электромагнитного излучения, через тринадцать лет после своего открытия писал в представлении об избрании Эйнштейна в Берлинскую академию, что не следует ставить тому в упрек его гипотезу о световых квантах. С точки зрения М. Планка, теорию явно ошибочную.
Да и сам Эйнштейн не мог принять главную идею квантовой физики, основу которой сам и заложил – гейзенберговское вероятностное истолкование процессов в микромире. В письме к Максу Борну он пишет: “Квантовая механика внушает большое уважение. Но внутренний голос говорит мне, что это все же, не то (буквально – это не настоящий Иаков). Эта теория многое дает, но к тайне Старика она едва ли нас приближает. Во всяком случае, я убежден, что Он не бросает кости”.
В 1907 году Альберт Эйнштейн принял участие в конкурсе по кафедре теоретической физики Венского университета на должность приват-доцента. В качестве же конкурсной работы представил опубликованную статью, в которой как раз и развивал новые взгляды в области квантовых явлений. Факультет признал работу неудовлетворительной, а профессор Э. Форстер, читавший курс теоретической физики, возвращая статью, грубо сказал: “Я вообще не понимаю, что вы тут написали!” Остается добавить лишь, что в 1921 году А. Эйнштейну именно за эти исследования была присуждена Нобелевская премия.
Француз Луи де Бройль высказал смелую догадку. Наличие как волновых, так и корпускулярных свойств характерно, по его мнению, не только для света, но и представляет общую для всех микрообъектов закономерность. То есть, в движении любой частицы должны иметь место и волновые и дискретные проявления. Другими словами, проводилась мысль о волновых свойствах вещества, о волнах материи. Однако, к столь крутому повороту дела и сам Л. де Бройль не был готов, испытывая тягу к классической парадигме. Как заметил академик В. Фокс: “де Бройль не понимал волны де Бройля”. Еще парадоксальнее тот факт, что Эрвин Шрёдингер, создатель волнового уравнения, познакомившись со статьей де Бройля во французском журнале, заявил, что о такой чепухе и говорить не хочется.
Да, что квантовая механика? После публикации И. Ньютоном его закона всемирного тяготения, Христиан Гюйгенс, которого сам Ньютон называл великим ученым. Изобретатель часов с маятником, сделавший чрезвычайно много и для уяснения того, по каким законам происходит падение тел, и для прояснения роли центробежной силы вращения Земли, – этот самый Гюйгенс, сначала называл закон всемирного тяготения абсурдным, а чуть позже – маловероятным:
“Мысль Ньютона о взаимном притяжении я считаю нелепой и удивляюсь, как человек, подобный Ньютону, мог сделать столько трудных исследований и вычислений, не имеющих в основании ничего лучшего, чем эта мысль».
Любимый ученик Ньютона, уже, будучи профессором, Котс, пишет учителю, что еще способен понять, как это Земля притягивается к Солнцу, но что и Солнце притягивается к Земле – это выше его понимания. Наконец, спустя почти шестьдесят лет после того, как Ньютон опубликовал свой закон, величайший математик эпохи Леонард Эйлер выражал сомнение в универсальности и даже точности этого закона.
Один из выдающихся астрономов своего времени датчанин Т. Браге, возглавлявший крупнейшую обсерваторию и имевший немало солидных открытий, не понимал идею Н. Коперника.
“Я был убежден, что новая система – чистейшая глупость”. – Так отозвался о взглядах Н. Коперника Галилео Галилей.
“… спекуляции человека, который не заботится о том, какие фикции он вводит в природу … . Ему важно лишь, чтобы это отвечало его вычислениям”. – Так отзывался об идее Коперника выдающийся материалист, родоначальник философии нового времени Ф. Бэкон.
В 1832 году, в период французской революции, в возрасте всего лишь 21 года погиб на дуэли гениальный французский математик Эварист Галуа. Но результаты, которые он получил, опередили эпоху на многие десятилетия. Названная его именем теория – теория групп – буквально всколыхнула математику. Но идеи оказались слишком смелыми, чтобы математическая общественность той поры смогла их оценить. Э. Галуа представил открытие в Парижскую академию. Однако, даже знаменитые математики, такие как Огюст Коши и Жак Фурье, не сумели его понять, а С. Пуассон, ознакомившись с одной из работ Галуа, писал: “Мы приложили все усилия, чтобы понять доказательства мсье Галуа. Его рассуждения недостаточно ясны, недостаточно развернуты и не дают возможности судить, насколько они точны. Мы не в состоянии даже дать в этом отзыве наше мнение о его работе”.
Когда Николай Лобачевский в том же 1832 году представил на обсуждение Российской академии идеи неэвклидовой (“воображаемой”, как он ее назвал) геометрии, против выступили известные русские математики М. Остроградский и В. Буняковский. “Работа выполнена с таким малым старанием, что большая часть ее непонятна”, – сказал М. Остроградский. И, заключая свою речь на заседании, заявил, что этот труд “не заслуживает внимания академии”.
Характерна обстановка, сопровождавшая появление периодического закона химических элементов. К его формулированию одновременно с выдающимся русским ученым Дмитрием Менделеевым подошел во второй половине ХIХ века и английский химик Д. Ньюлендс. Он так же, располагая элементы по возрастанию атомного веса, заметил, что их свойства периодически повторяются. Д. Ньюлендс уподобил эти чередования музыкальным октавам. В химическом ряду оказалось, так же как и музыкальном, 8 компонентов. Выступление Д. Ньюлендса в Лондонском химическом обществе вызвало критику и бурю насмешек. Исследователь был удручен и в дальнейшем уже не осмеливался развивать свою идею. Так же было встречено и сообщение Дмитрия Менделеева. Среди не принявших периодический закон оказались такие крупные ученые, как немецкий химик Р. Бунзен и наш соотечественник М. Зимин. Имели место даже откровенные издевательства. Великого химика спрашивали, например, не будет ли такой же закономерности в свойствах элементов, если их располагать по алфавиту.
Наиболее драматичные моменты в истории науки случались тогда, когда драма идей тесно сплеталась с драмой людей. Даниил Данин так описывает один из таких моментов в своей книге “Вероятностный мир”: “При становлении квантовой механики в середине 20-х годов прошлого века два ведущих ее создателя Вернер Гейзенберг и Эрвин Шрёдингер в своих описаниях физики микромира шли разными путями.
Гейзенберг применил матричный способ описания. Шрёдингер создал, так называемое, волновое уравнение. Каждый из них был убежден в своей правоте и не стеснялся в оценке оппонента. Гейзенберг писал своему другу: “Чем больше я обдумываю физическую сторону шрёдингеровской теории, тем отвратительнее представляется она мне”. Шрёдингер не оставался в долгу: “…наводящим уныние, если не отталкивающим, явился для меня этот трудный (гейзенберговский) метод…лишенный какой бы то ни было наглядности”. Но вместе с тем, Шрёдингер сразу попытался установить, а не описывают ли они оба на разных языках одно и то же? И очень скоро строго математически показал, что так оно и есть! Волновая и матричная механики переходили одна в другую, как бы дословно переводились. Гейзенберг же через сорок лет сравнил себя и Шрёдингера с двумя альпинистами, искавшими в тумане путь к вершине горы. Когда туман поредел, оба увидели заветный пик с двух разных сторон. Но открывшиеся им ландшафты были абсолютно разными. Отвесные кручи перед глазами одного (квантовые скачки) и плавно холмистые склоны перед взором другого (волны материи)”.
Этот пример иллюстрирует тот факт, что различные описания материального мира присущи не только разным учениям, но неизбежны и в рамках одного, например, материалистического учения. Сказал же Ричард Фейнман, что каждый физик часто знает шесть-семь теорий, объясняющих одни и те же известные факты.
Такая же обстановка сложилась в начале ХIХ века вокруг учения Чарльза Дарвина, против которого выступили ряд выдающихся ученых того времени: Жорж Кювье, Рудольф Вирхов, Клод Бернар, Луи Пастер и другие. Парадоксально то, что все они в большей или меньшей степени содействовали своими исследованиями утверждению дарвинизма.
Барон Жорж-Леопольд-Кретьен-Фредерик-Дагобер Кювье – признанный враг эволюции занимался палеонтологией. А именно эта наука позволяла воссоздать картину прошлого и тем самым шаг за шагом проследить этапы живого на Земле.
Знаменитый немецкий естествоиспытатель Р. Вирхов так же выступал против эволюционного учения. Когда в 1856 году, например, нашли неандертальца – первое прямое свидетельство в пользу человеческой эволюции, то Р. Вирхов объяснял отклонения в его скелете от современных людей уродствами, якобы приобретенными в результате рахита. Вместе с тем, учение Р. Вирхова о клетке как основе жизни, его знаменитое положение “каждая клетка – от клетки” наилучшим образом поддерживали идею эволюции.
Наконец, французский биолог Клод Бернар, автор разработок единых принципов, лежащих в основе жизнедеятельности растений и животных, и его соотечественник Луи Пастер, безусловно, внесли свою лепту в дарвиновское эволюционное учение, хотя и не признавали его.
Не менее драматична и история открытия иммунитета. Долгие годы происходила борьба идеи клеточного иммунитета, которую отстаивал Илья Мечников и идеи гуморального иммунитета, открытого Паулем Эрлихом.
Дело дошло до личной неприязни и даже публичных оскорблений. А в результате Мечников и Эрлих за разработку теории иммунитета разделили Нобелевскую премию 1908 г. по физиологии и медицине.
Теперь вы понимаете, дорогие читатели, что и великим людям свойственно делать ошибки, причем в областях, где они сами совершали выдающиеся открытия. Многим из них, признание своих ошибок давалось с большим трудом.
Ряд фактов из жизни всех этих выдающихся исследователей, приведенные в статье, взяты из книги Даниила Данина «Вероятностный мир» и книги Анатолия Сухотина «Парадоксы науки».
Хочу надеяться, что даже если, предлагаемая вам в этом курсе, теория мозга ошибочна, то, все же, это талантливая ошибка.
Все главы рубрики «Введение в теорию мозга» можно читать вне общего контекста. Но, для лучшего понимания организации мозга, желательно читать их в пронумерованной номерами глав последовательности.
